Толя подходил к предмету – не важно, что это за предмет и какое у него целевое предназначение, – смотрел подозрительным взглядом некоторое время. Затем нажимал на кнопку – если у предмета кнопка была предусмотрена конструктивно-функциональными особенностями. Или брал предмет рукой, если предмет был небольшого размера и его легко можно было обхватить ладонью. Если же предмет был огромным, то он брался за ручку, которая крепилась где-то сбоку или сверху. Предметом могло быть что угодно, например, какой-нибудь прибор.

Часто результат был прискорбным – воздух резал какой-то резонирующий звук, кнопка хрустела и проваливалась в открывшееся взору отверстие крепления. В предмете, когда его вертели в руке, чтобы лучше рассмотреть, что-то отваливалось и, издавая печальный металлический звук, падало на пол, отстреливали в разные стороны пружинки и колёсики. Ручка, за которую брали предмет, отрывалась, и предмет падал, раскалывался, разделялся на составляющие его части и потом (после спешной сборки в первоначальное состояние) решительно отказывался функционировать, то есть исполнять то, для чего был предназначен.

До Толи кнопку нажимали три тысячи пятьсот раз, и ничего не хрустело и не проваливалось. До Толи предмет существовал трудной жизнью – его заставляли работать в сорокаградусную жару и лютый холод, его роняли, обматывали изолентой треснувший корпус, но предмет исправно работал – пока Толя не взял его, чтобы исследовать истёртые надписи и узнать, для чего он и какими обладает характеристиками. Предмет мог быть относительно новым, прошедшим испытания и успешно принятым в эксплуатацию – так думали те, кто не подозревал о том, что к предмету подойдёт Толя, и нажмёт, и щёлкнет тумблером, и покачает в ладони, вприщур оценивая его работоспособность. Это были последние секунды полноценной жизни предмета – впереди его ждал серьезный ремонт и недоумённый взгляд специалиста, почёсывающего затылок.

А бывало и так, что кнопок на лицевой панели присутствовало несколько. И Толя нажимал их в произвольной последовательности – куда палец попадёт. Результат – что-то включалось, то – что вообще никак не должно было включаться, если только поверить в существование сверхтаинственных сил (электромагнитного направления) и согласиться – человечеству ещё далеко до глубинного познания всех законов природы.

– Ты что нажал?!! – раздавались судорожные и возмущённые голоса.

Вокруг переполох и вскрикивания.

– Кнопки! – отвечал Толя честно.

Он смотрел непонимающе.

Его обступали, расспрашивали, пожимали плечами.

– Этого не может быть!

– Ха! – Толя окатывал присутствующих презрительным взглядом. – Хрень, а не прибор. Делать надо, как положено.

Никто и не думал, что кнопки можно нажать в такой последовательности, никто и не нажимал их так никогда – это лишено здравого смысла. А Толя нажал. И что-то закрутилось, и что-то поехало, заскрипело и… поломалось. И была, например, небольшая, компактная автоматическая линия, а стала образцовой кучей металлолома.

 

И Толю ценили. Было объяснение этому труднопонимаемому факту, было. Если после него что-то работает, то это «что-то» будет работать веками. В открытом космосе и на дне Мирового океана. Можно будет утопить предмет, поднять, высушить при адских температурах, снова утопить, снова поднять, подсушить, облить бензином и поджечь. Затем сбить пламя, и остывший предмет посыпать чем-то разъедающим, кислотным, и оставить в таком виде на месяц. И будет работать. Если до всего этого прошёл тестирование в Толиных руках.

Его так и называли – «Последний рубеж». Проверять может кто угодно и при каких угодно условиях. Но умопомрачительный недосмотр в конструкции обнаружит только Толя, на удивительное сочетание клавиш может выйти только он.

Этому нет объяснения, с этим приходится только мириться и как-то использовать в позитивном разрезе.

 

Апогеем был случай с иностранными специалистами. Немецкая фирма производила глубокую модернизацию.

Немцы – отличные работники. За всех трудно сказать, но эти были образцом аккуратности, точности, педантичности и исполнительности. Знали толк в технике и электронике, которая этой техникой управляет.

Настал день сдачи. Чистенький пульт управления радовал глаз. Всё подписано и обозначено. Немцы несколько раз проверили линию – демонстрировали результат своего труда. Движения механизмов были мягкие, позиционирование изумительное.

Начальник – из наших, с круглым лицом, похожим на мочёное яблоко, одобрительно покачивал головой.

– Отлично, отлично, – сказал он.

Потом ненадолго задумался. Стал искать кого-то взглядом.

– Отлично… Но надо бы пройти последний рубеж. Где Анатолий? – спросил он, выискивая глазами знакомую фигуру в окружающей его толпе.

Через несколько секунд Толя стоял рядом.

– Разобрался в управлении? – спросил начальник.

– А то! – с налётом легкой обиды ответил Толя.

– Тогда прошу, – начальник жестом пригласил его подойти к пульту управления. – Ваш выход, маэстро.

Толя подошёл, посмотрел, хмыкнул и приступил. Щёлкали селекторы, утапливались кнопки, процесс пошёл.

Загрузочная тележка плавно тронулась с места. По ходу медленного движения в неё засыпалось что-то зернистое из бункеров, из этих причудливо перевёрнутых пирамид.

Через пять метров тележка остановилась. Затем дёрнулась. Воздух пронзил какой-то неземной звук – неприятный, резкий, громкий. Через паузу раздался второй звук – решительно непохожий на первый. Какой-то завывающий и утробный, возможно, такие звуки издавали динозавры перед смертоносным выпадом. Откуда-то снизу линии заструился дымок.

Толпа, до этого момента стоявшая не шелохнувшись, пришла в активное движение. Нажимались красные кнопки аварийного останова, отключения и обесточивания. Лампочки на пульте потухли. Немцы кинулись к месту аварии. Откручивались винты крепления, чтобы снять крышки и добраться до предполагаемого источника неисправности.

– Хрень! – громогласно заявил Толя.

В том, что произошло, немцы разобрались быстро – заклинило один из редукторов. Но, судя по их вытянутым и недоумённым лицам, они не могли понять причину произошедшего. Вероятность отказа была минимальной. Точнее, исчислялась бесконечными нулями после запятой.

Действовали они быстро и чётко. Новый редуктор установлен – в резерве было ещё два. Но опробовать в работе не стали. Попросили тайм-аут – необходимо было не раз и не два проверить, перепроверить всё. Наши прониклись просьбой, вошли в положение и согласились подождать. Сроки сдачи поджимали, но подождать можно.

Толя покинул помещение с равнодушным выражением лица, как человек, исполнивший свой долг мимоходом.

 

Через три дня испытания возобновили. Немцы двадцать пять раз подряд, в двадцать пять полных циклов, продемонстрировали работу линии. Невозможно поверить в то, что где-то может прятаться хитрый дефект. Не верилось в плохое – всё работало чётко.

К пульту подходит Толя. Неплохо бы смотрелось, если его движения сопровождались зловеще тревожной музыкой. Но музыки не было, а холодок обволакивал сердца и без неё. Немцы смотрели на него застывшими взглядами. Нервничали и наши. Начальник покусывал губы и левой рукой приглаживал волосы – верный признак волнения.

…Три цикла работы были безукоризненны. На четвёртый тележка как-то дёргано остановилась в том месте, где не должна останавливаться. Через толпу прошёл электрический разряд – всколыхнулось и замерло.

Дальше был скрежет, переходящий в узнаваемый неземной звук, метания людей, удары кулаками по красным кнопкам аварийного отключения.

Почему-то немцы отзывались о случившемся русскими ругательствами. Удивляло отсутствие акцента в этот момент и правильное владение падежами. Влияния культур не избежать. Но это так, к слову.

– Хрень! – в высшей степени невозмутимости крикнул Толя и смачно сплюнул.

– Последний рубеж не пройден, – каким-то задумчиво философским тоном сказал начальник.

 

Пять дней господа иноземные специалисты пытались разобраться в причине (или причинах). То, что успешно работало годами в Финляндии, Португалии, Греции, но не работало в России.

Подходили к ним и наши. Являл себя и Толя.

– И как хрень? – спрашивал он.

При слове «хрень» вздрагивали все – и немцы, и наши.

Толя делился своими соображениями. Немцы его слушали так, как слушает разведчик откровения начальника штаба враждебной армии о ближайших планах перегруппировок войск и снабжения.

– Вращающий момент не тот, – говорил Толя назидательно, – и привод настраивать надо не так...

Вообще-то Толя был не последним человеком в своём деле, умел не только ломать, но и строить.

 

…По прошествии пяти дней испытания возобновились. Пятьдесят два полных цикла работы линии – о возможности сбоя смешно подумать.

К пульту идёт Толя – «Последний рубеж». Напевает себе под нос что-то из собственносочинённого:

– Эх, помним мы Сталинград, помним…

Двенадцать циклов работы под его управлением прошли как по маслу. Немцы боялись улыбнуться. И не зря. Предчувствие не обмануло.

Тринадцатый цикл. На одном из этапов работы тележка поднимается к бочкообразной ёмкости. Идёт процесс загрузки…

…Раздался скрежет, ёмкость угрожающе накренилась. Народ шарахнулся в стороны. Но бочкообразное сооружение устояло.

– Ну, хрень! – кричал Толя. – Что я могу поделать! Хрень!

 

Ёмкость выравнивали и укрепляли всем содружеством наций – наши и немцы. Укрепили так, что она могла выдержать сто раз подряд прямое попадание авиабомбы. Пройдут столетия, рухнут стены, превратится в прах и пепел всё вокруг, а эта чёртова огромная бочка будет стоять, как памятник остервенелому труду.

 

Провожали немцев достойно, как родственников. Накрыли столы. Наполнили рюмки и бокалы.

Рядом с Толей оказался немец, который неплохо владел русским. В разгар пиршества он неожиданно развернулся и сказал зло и отрывисто:

– Гитлер был дураком. Больше, чем злодеем.

– Это ты сейчас к чему? – не понял Толя.

– С русскими нельзя воевать, – пояснял немец, – я отбрасываю политику, я хочу сказать о расчёте. О трезвом взгляде на вещи.

– А, – качнул головой Толя, – что старое ворошить? Давай-ка, лучше выпьем.

– Хорошо, – охотно согласился немец.

– Вы зла на меня не держите, – говорил Толя после того, как опрокинули рюмки и добротно закусили, – я ж не специально… Зато теперь работать будет долго…

– Век живи, век учись, – сказал немец и покосился на Толю. – Это так по-русски? Я правильно сказал?

– Правильно. Век живи, век учись, а дураком помрёшь…