Чтение газеты для Пельменева был некий ритуал. Любил он это дело, нравилось. Он брал газету, – в груди холодело и чуть покалывало от предстоящего погружения в мир новостей, сенсаций и умопомрачительных обозрений, – садился за стол (никаких посторонних предметов!), изготавливался, душевно настраивался и приступал…

С широких шуршащих страниц на него обрушивался мощный поток интересной, увлекательной и, несомненно, полезной информации. Например, на одном заводе установили, смонтировали и под радостные крики несдерживаемого счастья запустили-таки (если верить репортёру) какой-то агрегат. Присутствовало человек пятьдесят. Был представитель из министерства, другие важные лица, а также посланец Африки – что этот там делал, в чём заключалась его миссия (если она вообще была) и из какой конкретно страны он прибыл, в статье не уточнялось, но фотография была, и какая-то неудачная, – чёрнолицый иностранец выглядел зажатым, не улыбался. Название агрегата Пельменев прочитал с трудом (с пятого раза) – как-никак двадцать четыре буквы, это была почти удавшаяся попытка воспроизвести русскими буквами иностранное звучание. Благодаря этому наукоёмкому и сверхсовременному агрегату что-то там противное и вредное понижалось на целых 4,23%, а что-то повышалось сразу на 20,5%, наверняка полезное и весьма перспективное.

– Ага, – произнёс, а затем довольно покряхтел Пельменев, энергично почёсывая под мышкой.

То есть какой-то позитив в этой жизни наблюдается, надо только его увидеть, набраться духу, смелости и увидеть.

Сенсаций! Пельменев сжался и принял пурпурный цвет. Поп-дива Пелагея Стручак с кем-то, где-то, при весьма туманных обстоятельствах поцеловалось – место и время поцелуя уточняются, брошены все средства и силы. Целуемый был губаст, щекаст, черняв, строен и прекрасно сложен, как многочасовой танцор чего-то латиноамериканского. Пельменев только не понял ожидающихся последствий сенсации, проецируя на свою тоскливую жизнь данную информацию (под довольно странным углом, надо отметить), – то ли макароны подорожают, то ли тарифы подпрыгнут? Но что-то будет…

Затем он прочитал злободневную статью про столбы, которые какой-то ненормальный (в этом твёрдо рекомендовалось не сомневаться) покрасил в бледно-белый цвет. Если бы в ярко-белый, а так только в бледный. И краски вроде как ушло два железнодорожных состава. Угадывалось по стилю изложения, что эта тема не давала покоя журналисту – он не спал два дня и три дня поддерживал жизненные силы только минеральной водой – количество выкуренных сигарет позволяло задуматься об инсульте. Пельменев погрузился в раздумья. Глубоко и осмотрительно… Это лично для него в плюс или в минус?.. Махнул рукой, стервенея лицом, и волевым решением нарисовал в своём сознании жирный плюс. Главное-то – краску не украли, не забыли про неё, в дело пошла, родимая. А то, что много… Ну, не без этого…

Далее он пробежал глазами криминальную хронику. Здесь привычно фигурировали наркоманы, пьяная поножовщина и кражи. Подано всё было броско, ярко, смачно и привычно, со знанием дела. Пельменев вздохнул, плечи поникли, на лице отразилась скорбь.

– Да, – сказал он в осуждающей тональности; далеко, ох как далеко человечеству до идеала.

А потом началось самое интересное.

Это была большая статья – в газетный лист!

Осторожно затрагивалась финансовая тема, видимо, автор статьи был знаком с фразой: «деньги любят тишину».

Сначала, вроде как не совсем решительно, шёл в гору критически-негативный настрой – как-то вот незаметно, мутными формулировками, не жирно, а еле просвечиваемо высказывалось мнение, что в настоящий момент времени хранить деньги в банках… ну, не совсем желательно. Вот, знаете ли… как-то не рекомендуется… какие-то аналитики (имён и фамилий не было) впадают в состояние тревожного сомнения… какие-то «индексы» пошаливают, нестабильны они… «котировки» не те… «ставки рефинансирования» заставляют о чём-то грустно задуматься...

Пельменев тяжело задышал. Терминология заставляла сомневаться в его умственных способностях, где-то на дальнем плане высвечивался вопрос – «а не глупый ли ты?» Пельменев заёрзал на стуле, лоб покрылся потом, в животе долго урчало, затем жалостливо пищало. Тело покрылось красными пятнами – мечта исследователя-дерматолога.

Подошла жена и про что-то спросила.

Пельменев вскинул голову, как застигнутый врасплох охотник за редиской на чужом огороде, и обжёг её пламенным взглядом.

– Господи, – прошептала женщина, прикрыв рот ладонью.

Затем она на цыпочках покинула комнату, перед дверью, подгоняемая острым взглядом супруга, перешла на легкий бег.

Обратно впившись глазами в мелкие строчки, Пельменев продолжил проникновенное погружение в затрагиваемую тему.

А дальше происходило нечто удивительное – мысль автора в критическо-недоверчивом направлении достигла своего несерьёзного пика, немного и как-то вяло потопталась на вершине, и всё так же незаметно, являя себя всё теми же мутноватыми формулировками, с поднятыми вверх руками начинала медленно спускаться на вражескую территорию противоположного мнения – то есть как-то капитулируя и перекрашиваясь. К концу статьи мысль приняла следующий вид – «деньги надо хранить в банках», «банки кровеносная система экономики», «банки есть и будут», в общем и целом: как хранили там сбережения, так и будут хранить. Всё. От винта. Кому надо, тот понял. Так и было написано, чёрным по белому (точнее, по серому): «народ у нас не глупый, всё увидит и поймёт».

К ужасу Пельменева, он не понял. Вообще.

Перечитал ещё раз – не понял. И как ему показалось – ещё больше не понял, хотя, как казалось, максимальный предел непонимания был достигнут при первом чтении, зашкаливать дальше некуда.

Ещё раз перечитал – не понял! Так, хранить деньги в банке или нет?!! То есть в банке нормальном или в банке трёхлитровой (в кладовке – вторая полка снизу, в дальнем правом углу, упакованные в целлофановый мешочек и скрытые в недрах гречневой крупы, купленной с запасом именно для этой цели).

Пытался прочитать ещё раз, водя пальцем по строчкам, шевеля пересохшими губами, но буквы сливались в сплошную чёрную линию, прочитать невозможно. Пельменев закрывал глаза, выжидал несколько секунд, хрипел и покрывался обильным потом. Распахивал веки, обхватывал руками стол (пальцы белели), прикладывал линейку к листу (чтобы обезумевший взгляд не сползал на строчку ниже) и читал…

Не понял… Непонимание давило, принуждало позиционировать его как личность в самых низах общественно-иерархической лестницы (более того – даже не просто в низах, а ниже уровня с отметкой «0», где-то в нехорошо пахнущих подвалах). Это оскорбляло.

Вскочил и пять минут метался по комнате, хватаясь за сердце, а временами почему-то и за филейную часть тела. Жена притаилась за дверью и мелко крестилась.

Сел. Сосредоточился. Вдохнул. Задержал дыхание. Закрыл глаза… Выдохнул. Распахнул глаза. С бычьей ненавистью опустил взгляд на газету…

Перечитал… Не понял.

Схватил телефон. Дрожащими пальцами набирал номер… Два раза попал не туда. На третий раз получилось, мелькнуло в голове как-то несвоевременно – «Бог троицу любит».

– Редакция, – услышал Пельменев бойкий женский голос.

– Здравствуйте, – выдавил из себя Пельменев.

– Здравствуйте.

– Я вот чего хотел…

– Говорите, пожалуйста.

– Я это… по поводу статьи… это… непонятно мне… – говорил Пельменев, мучительно переживая свою непонятливость, стыдясь, краснея и всё более и более потея.

– По поводу какой статьи? Что вам непонятно?

Пельменев назвал номер тиража, огласил название статьи, обозначил комкаными фразами предмет неясности.

– Так что делать-то? – с надрывом в голосе просил он развеять туман.

– Минуточку… Перезвоните по этому номеру… Двадцать…

Пельменев перезванивал и начинал рассказывать всё сначала (снова трубку взяла женщина). Его выслушивали самым внимательным образом и быстро продиктовали другой номер телефона.

– Позвоните туда.

Он позвонил. Повторил сказанное ранее. Получилось решительнее и тверже.

– Согласен с вами, – отвечал ему жизнерадостный, энергичный уже мужской голос, – затронута интереснейшая тема, животрепещущая, автор статьи осуществил панорамный, глубокий, всеохватывающий анализ.

Удивление кольнуло Пельменева – он не говорил, что статья интересная; глубоко-панорамный обзор его не волновал, на этот обзор он бы обрушил шквал огня из всех видов орудий, затем бы выжег напалмом, злорадно постанывая от полученного удовольствия.

– Что делать-то?!! – кричал в трубку Пельменев.

– Наше издание ориентировано на умного, тонкого, образованного читателя, каким Вы, безусловно, вне всяких сомнений, бесспорно, являетесь, дорогой читатель, – сладко пел мужской голос, – мнением которого мы дорожим.

Слова насчёт умности, тонкости и образованности невольно убаюкали Пельменева, плечи расправились, в глазах вспыхнуло спрятавшееся было в глубинах подсознания самоуважение.

– Выводы должен делать читатель, – продолжал голос, – опираясь на свой интеллект и знание жизни, мы не можем навязывать своё мнение, наша главнейшая задача – это донести факты. Донести беспристрастно, – это слово было произнесено как-то с излишним пафосом, с дрожью в голосе, – сказать правдиво, невзирая на лица! Объективно! Непредубеждённо!

– Понял! – рявкнул Пельменев, ещё более расправив плечи и задрав подбородок.

– Всего хорошего.

– До свидания.

Через пять минут оцепенение прошло. Пельменев вспомнил своё последнее слово – «понял!», и осознал, что он же ни хрена не понял (не совсем литературно-корректное «ни хрена» звенело гулким колоколом в голове не преставая)…

Опомнился. Долго тряс головой. Решил перезвонить…

Теперь с ним вела разговор женщина, судя по голосу, ни первая, ни вторая, а третья, с томным, грудным голосом. Пельменева выслушали, глубокомысленно подышали в трубку и… расшифровали значение такого многоликого понятия, как «индекс», разумеется, под финансово-биржевым углом, коснулись прогнозов на ближайшие полгода, обсудили стабилизационный фонд страны и попрощались, искренне пожелав удачи в делах.

– Так что делать-то?!! – кричал Пельменев ещё с минуту, пока не сообразил, что трубка выдает короткие гудки.

…Выстрелило решение, от которого чуть подогнулись ноги, – надо ехать и узнавать правду там.

…В коридоре редакции Пельменев напирал на женщину (лет пятидесяти), – чёрт его знает, какая из них это была – первая, вторая, но точно не третья, голос явно не тот. Женщина, строгое синее платье и высокая причёска сиреневых волос, прижималась к стене и смотрела испуганно-умоляющим взглядом. А Пельменев добивался истины:

– Что делать-то?

Со стороны смотрелось – охваченный страстью мужчина в возрасте добивается жаркого поцелуя от объекта своего несдерживаемого вожделения.

Сбоку прыгал парень, который методичным, каким-то скрипучим голосом просил Пельменева успокоиться. Иногда Пельменев поворачивал голову, нервно клал ладонь на лицо парня и сильным толчком отправлял юношу в краткосрочный путь – упасть и, собирая коридорную пыль, скользить в слабоосвещённый закуток. Парень с достойным уважения упорством поднимался, подходил, повторял слова успокоения, Пельменев поднимал ладонь… всё повторялось.

Потом приехала милиция.

Потом Пельменеву заломили руки и повели.

Потом на Пельменева долго смотрел уставшим взглядом капитан.

Потом Пельменев рассказывал.

Потом была весьма продолжительная пауза.

– У тебя денег, что ли, много? – спросил капитан.

– Тысяч тридцать будет, – повёл подбородком Пельменев.

Капитан вздохнул, опустил взгляд, подумал, видимо, о чём-то своём.

– Иди отсюда, – сказал милиционер.

– Куда? – опешил Пельменев.

– Ну только не в газету!.. Только появись ещё раз там!.. Делать, что ли, нечего… Домой иди… Мужик, иди домой… Без тебя здесь разгребать и разгребать…

Выпроваживая его, капитан два раза широко взмахнул рукой в направлении двери.

 

Больше этой газеты Пельменев не читает… Изредка и с опаской проглядывает другие издания… Переключился на детективы и современную прозу… А такой был ритуал!