Бобик
Удивляться можно по-разному. Просто удивиться. Очень сильно удивиться. И так удивиться, что оказываешься далеко за гранью нормальности этого чувства – запредельно неописуемо удивиться. Вот так чрезвычайно Паша в своей жизни удивлялся всего три раза. Первые два случая тоже заслуживают внимания, но рассказать хотелось бы про третий. Именно про него…
Паша отработал с Гуровым пять лет. Почти пять лет, без двух месяцев. Ну, как отработал?.. Так… Находились одновременно с семи ноль-ноль до пятнадцати сорока пяти в одном огромном здании, где каждый из них занимался преимущественно своим – перед Пашей ставились одни производственные задачи, перед Гуровым несколько иные. Их жизненно-производственные пути на короткое время пересекались в курилке. Между собой они разговаривали мало. И причина была не в том, что Паша по характеру нелюдим и малоразговорчив, даже наоборот, а в том, что… Ну, в общем и в целом, разные они были люди.
Сколько лет Гурову, Паша сказать не мог. Явно больше сорока, и рубеж шестидесятилетия будет достигнут не скоро. Наверное, около пятидесяти, если призвать на помощь математику и получить среднее арифметическое.
Но случались такие моменты, когда им приходилось обмениваться двумя-тремя десятками комканых фраз. Инициатором чаще всего выступал Гуров. Вот такие вот мимолётные разговоры, когда ни о чём, а когда о чём-то. Памятен первый их них, когда Паша услышал впервые это имя – Бобик.
Гуров стремительно влетел в курилку, в доли секунды он оказался рядом с Пашей. Принялся нервно охлопывать карманы куртки и брюк с целью определить местонахождение пачки сигарет и зажигалки. Определил, суетливыми движениями извлёк, закурил, неправдоподобно сильно морща лицо, то есть так, что лицо переставало быть похожим на лицо (не приведи господи увидеть такое в отблеске далёкого ночного фонаря, когда тебя окружают стены подворотни, и где-то рядом кто-то ещё нехорошо и утробно хищно подвывает).
– Мразь, – сквозь зубы произнёс Гуров, после того как несколько успокоил душу первой глубокой затяжкой.
Паша вздрогнул и посмотрел на него озадаченно, судорожно соображая, к кому (или к чему) соотнести это некрасивое слово «мразь». Гуров не смотрел на Пашу, он выжигал пламенным взором пространство прямо перед собой. Невидимые, но болезненно ощущаемые в области сердца клещи, рожденные акустикой слова «мразь», разжались, и Паше стало несколько легче и спокойнее – скорее всего, это ругательство не было нацелено в его адрес. Мразью является кто-то другой, не он.
– Что случилось? – осторожно спросил Паша.
– Мразь, – уже как-то смачно, но с той же приглушённой ненавистью повторил Гуров и только после этого перевёл горящий взор на Пашу.
Павел постарался изобразить на лице миролюбивую, успокаивающую улыбку. Гуров же дёрнулся (как будто в него попали из рогатки), очень резко дёрнулся, засуетился, стал совершать массу необязательных движений – засовывал руки в карманы и тут же высовывал обратно, схватил болт на десять, который до этого момента лежал на верстаке, быстро вприщур посмотрел на него (почему-то крайне подозрительно, как будто это не болт, а граната) и бросил в угол.
Затем он заговорил отрывисто, с паузами:
– Жена… сволочи… и на кой чёрт?.. всё я должен…
Гуров замер и посмотрел на Пашу. В этот тревожный момент Паша старался не дышать. Новая волна гнева подхлестнула Гурова.
– Вот привезли… тварь… нянькайся теперь… – с неописуемым усердием, краснея лицом, выдавливал из себя Гуров.
Злость крепкой удавкой душила его; больше половины слов не удавалось вырваться на свободу; почему-то прорывались в основном непотребные:
– Тварь… тварь… вот… сволота-то… Бобик хренов…
В какой-то момент Гуров затих, выдержал драматическую паузу, затем произнёс, сотрясая тяжёлый воздух:
– К нам надо было?! Да?!
Он смотрел на Пашу вопросительно круглыми глазами.
– Да что случилось-то? – спросил Паша, обильно добавляя в голос тревоги и сопереживания.
Гуров же надулся, отчаянно махнул рукой, швырнул окурок мимо пепельницы и быстро скрылся.
Паша пожал плечами, постарался глубоко не выпадать в состояние жуткого недоумения, посмотрел на мелькнувшую вдалеке спину Гурова.
Приблизительно через час это всё повторилось. Гуров пытался что-то рассказать, а Паша понять – о чём же всё-таки идёт речь.
– Вот привезли Бобика… тварь… нянькайся теперь… – шипел Гуров.
Паша сочувственно вздыхал и качал головой.
К концу смены ситуация несколько прояснилась. К Гуровым кто-то приехал, кажется, родственники жены. Затем они уехали, но оставили у них на постоянное место жительства кого-то, кто должен откликаться на имя Бобик. Выходило так, что это была собака. Прямо это не говорилось, угадывалось. Ну, у кого может быть ещё такое имя? Только у собаки…
И вот этот самый Бобик незримо вошёл в жизнь Паши. Периодически (зимой раз в неделю, а летом реже – раз в месяц) Гуров появлялся рядом с Пашей и сообщал, например:
– Вчера прихожу домой, а Бобик лежи-и-ит.
– А, – отвечал Паша и всем своим видом давал понять, что находит это сообщение весьма ценным.
Бобик многое чего делал – сидел, лежал, вставал. Ещё Паша узнал, что Бобик очень любит пельмени, не брезгует колбасой и сыром, поглощает щи, макароны, котлеты, капусту и морковь. В общем, оказался всеядным.
Через два года Гуров сообщил Паше, что у Бобика завелась подружка. На случку водят, подумал Паша.
Стоит сказать, что интонация голоса, с которой Гуров рассказывал про Бобика, очень часто менялась. То была злобной и непримиримой, то весёлой и беззаботной.
Паша шёл и видел Гурова. Приветствуя, взмахивал рукой. Гуров махал в ответ. Надо было что-то сказать, и Паша спрашивал:
– Как там Бобик?
– Жрёт! – отвечал Гуров, широко улыбаясь.
А иногда ответ звучал очень уж не ласково:
– А что ему будет, – мрачно произносил Гуров, – этой-то твари…
Добрый он был мужик, ничего не скажешь.
И вот однажды Гуров сообщил:
– Завтра Бобика приведу на работу устраиваться.
В эти секунды Паша куда-то торопился. Он кивнул Гурову, сказал, что ему надо бежать, но успел подумать – на работу? К ним? Это собаку? В охрану, что ли? Но у охраны никогда не было собак, если не считать приблудных дворняг.
На следующий день Паша увидел Бобика. Изумление сковало его. Сотрясло сознание. Не сразу он вернул себе дар речи. Бобиком оказался парень. Лет тридцати. Здоровый такой парень. С огромными кулаками. Таким кулаком легко сшибают с ног быка. А в целом вид у него был спокойный, флегматичный, отстранённо-задумчивый.
Через два дня Паша уволился. Он до сих пор жалеет, что не нашёл времени спросить у Гурова – почему (или за что) он прозвал парня таким именем?