Больше всего на свете Юрий Филиппович Кутузов не любил очереди… Нет, пожалуй, «не любил» будет сформулировано и отражено не совсем точно. Он их ненавидел. Ненавидел страстно, всей душой, каждой клеткой организма; с такой ненавистью бесстрашно выходят с одним патроном и примкнутым штыком против десяти солдат противника. Аккомпанементом звучал скрежет зубов.

Даже его фамилия, из-за которой на него падала тень славы великого полководца (правда, больше под комическим углом, особенно в детстве и ранней молодости), не создавала ему столько проблем в жизни, как очереди. Если, конечно, не вспоминать тот случай, когда у Юрия Филипповича воспалился глаз и он с нелепой марлевой повязкой, косо скрывающей пол-лица, был представлен группе командировочных с завода-смежника. Заменить Юрия Филипповича в тот окаянный день было некем, он один был в теме. Так получилось. Ржали, как табун, не то слово, парни-то были молодые…

При виде очереди, которую Юрию Филипповичу предстояло отстоять, его сердце мгновенно наполнялось мрачной тяжестью и камнем летело в чёрно-зелёную бездну тоски. И Советский Союз он не любил именно из-за очередей. К остальным минусам советской системы жизнедеятельности Юрий Филиппович относился довольно терпимо. Раздражающее слово «очередь» в его сознании заслоняло собой такие недобрые понятия и явления, как тоталитаризм, административно-командная система, удушение прав и свобод… В топку ненависти подбрасывало угля и хроническое невезение. Очередь обрывалась как раз на Юрии Филипповиче – перед ним заканчивалось то, что рождало очередь, перед его носом щёлкала табличка «Обед», «Технический перерыв 15 мин.» или просто и незатейливо – «Перерыв», срок окончания которого тонул в безвременье.

Юрий Филиппович пережил и стойко вынес очереди различной классификации – нервно-крикливые и тягостно-молчаливые; короткие, длинные, очень длинные, длиннющие и страшно длиннющие; замысловато-извилистые и прямые, как железнодорожный рельс; очереди «живые» и очереди по предварительной записи, неудержимо видоизменяющиеся в очереди «живые».

Он в своё время стоял за колбасой (она рефлекторно на первом месте как символ благополучия семидесятых-восьмидесятых годов XX века), за хлебом, водкой (это лучше не вспоминать, сломанные рёбра ломит перед непогодой), за маслом, за сметаной (можно смело приводить почти весь продуктовый ряд), за квартирой, за талончиком к врачу, за справками и документами, мучительно долго (пять лет) ожидал своей очереди в отпуск летом, очереди, невидимой глазом, но от этого не ставшей менее нервозной.

В очереди Юрий Филиппович не мог, как ни заставлял себя, отвлечься, мысленно воспарить и перенестись в другой, виртуальный мир. Он не мог думать о вечном, о прекрасном, о любви и дружбе. Не думалось об индексе Dow Jones, о мировом финансовом кризисе, о ценах на нефть и газ. Он не думал, он нервничал, жестоко изнемогал, неописуемо страдал.

Со временем продуктовая составляющая очередей отмерла. Сложная и неоднозначная эпоха построения социализма, то ударного, то вялого и неубедительного, канула в Лету, а очереди, как некая разновидность хаотично-социальной жизни, остались. Видимо, они попадают под юрисдикцию могущественного закона сохранения, – если за колбасой очередей нет, то это не значит, что их нет вообще.

Теперь Юрий Филиппович мучился с квитанциями в сберкассе, страдал в ЖЭКе, на почте и в других… досточтимых организациях и учреждениях. Очередь ненасытным драконом сжирала время. А время это не только деньги, это мерило свободы. Свобода человека определяется наличием свободного времени. Очередь абстрактно превращала Юрия Филипповича в раба с клеймом «последний», за ним не занимать.

Над вытянутой толпой, нацеленной к вожделенному окну, пронзали воздух фразы: «Кто крайний?», «Кто последний?», «Вы за кем занимали?», «Вы за жёлтой кофточкой, я за мужчиной в синем пиджаке». Слышится и нервное – «Вас здесь не стояло!», «Молодой человек, вы куда без очереди?!»

Юрий Филиппович морально падал и устраивал скандалы. Кричал в стеклянную амбразуру: «Вы что?!! Не можете десять окошек открыть?!!» Самое интересное было в том, что его довольно часто и весьма убедительно уверяли – вот только что, буквально полчаса назад никакой очереди не было. И вчера не было. Наверное, и завтра не будет. Да не наверное, а точно не будет. Но Юрию Филипповичу надо было сегодня. Как назло. А если бы он пришёл вчера, то очередь была бы и вчера. А если придёт завтра, то будет и завтра.

И была у Юрия Филипповича мечта. Чтобы вышел закон. Жёсткий. Неукоснительно соблюдающийся. Если в учреждении образовалось очередь больше пяти человек (что-то вроде сострадания пронзило сердце Юрия Филипповича – сначала он определил количественный состав в три человека, но после размышлений пошёл на увеличение и остановился всё-таки на цифре «пять»), то начальник учреждения становится в конец очереди. Очередь меньше – проследуйте на своё рабочее место, руководить, организовывать и согласовывать. Очередь достигла критического максимума – пожалуйте в ряды масс.

Нет, не примут такой закон. Юрий Филиппович, будучи человеком неглупым, понимал это и тяжко вздыхал. Но мечтать-то не запретишь. Нет такого закона.