Мир писателя

О том, что грядёт сокращение, слухи ходили давно. И вот предгрозовой час пробил. От смутно-тревожных предположений, от нервно-осторожных разговоров перешли к действиям. Глухарёву, как начальнику небольшого коллектива, было дано конкретное задание – отобрать «самых-самых», тех, кто останется.

Ему так и сказали утром:

– На твоё усмотрение. Сам решай, с кем тебе дальше работать. В принципе главенствующий принцип один – профессионализм. Ну, смотри сам...

Глухарёв приступил...

Тридцать человек. Из тридцати останутся только двенадцать...

«Что же не тринадцать?» – подумалось ещё Глухарёву.

В эти горестные секунды чёртова дюжина не внушала мистического трепета.

Он уже в который раз пробежался глазами по списку.

Останутся только двенадцать... И кто? А это в его власти. В груди шевельнулось некое подобие чувства осознания собственной значимости. В его руках чужие судьбы.

– Бойко, – шептал Глухарёв, – Бойко... А Бойко у нас специалист... Бойко оставим... Следующий... А следующий у нас...

Дело оказалось не таким уж сложным. Решение в отношении того или иного человека принималось довольно быстро, без мучительных терзаний.

– Аксаков, – еле слышно озвучивал Глухарёв следующую кандидатуру. – Аксакова попросим освободить помещение... Пришло время припомнить ему, как он хамил. Сколько раз упрашивал его остаться сверхурочно, а он... Ведь как человека просил. Следующий... Прохнов... А вот Прохнова мы погоним к... чертям собачьим, даже на секунду не задумываясь...

Дверь кабинета открылась. Входил Прохнов. Как обычно по выражению лица было трудно догадаться, какие мысли кружат в его голове. Весёлые? Печальные? В каком настроении?

Глухарёв вздрогнул. Чёрт! Принесла его нелёгкая, как чуял, как будто за дверью стоял и ждал, когда вспомнят о нём.

– Ух! – шумно уселся Прохнов. – Думу думаем?

Он смотрел на Глухарёва лучистым взглядом голубых глаз.

– Ты по какому вопросу? – через паузу выдавил из себя Глухарёв.

– По какому я ещё вопросу, – криво улыбнулся Прохнов.

Он поднёс ладонь к глазам и принялся на ней что-то рассматривать.

– Вопрос у меня, как у всех, – тихим и чуть злорадным голосом говорил Прохнов, –

кого сокращать будут? Ты как думаешь?

Он резко оторвал взгляд от ладони и смело посмотрел в глаза Глухарёву.

В воздухе повисло нехорошее молчание.

– Вопрос решается, – Глухарёв старался говорить так, чтобы его слова прозвучали уверенно, твёрдо, как надо...

– Оно понятно, – возвращал Прохнов взгляд на ладонь, – облегчить я тебе хочу задачу.

– Это как?.. Каким образом?

– Сократить число фамилий, напротив которых ты собираешься нарисовать крестик. То есть отобрать тех, кто за воротами окажется.

– И? – Глухарёву стало весело.

Нет, а каков наглец, проскользнула мысль.

– То есть меня не рассматривать как кандидата на сокращение, – веско пояснил Прохнов.

– Тебя? – расширял глаза Глухарёв. – Это в честь какой такой радости? Ты у нас специалист незаменимый? Пуп земли, что ли?

Прохнов пожал плечами и этим как бы говорил – не мне решать, о себе нескромно так говорить.

– Специалист, не специалист... А хочешь, я тебе кино покажу?

– Какое ещё кино? – осторожно спросил Глухарёв, откидываясь на спинку кресла.

– Сейчас... Сейчас...

Прохнов засуетился. Достал из кармана мобильный телефон. Склонился над крошечным экраном.

– Сейчас... Сейчас, – пунцовел он лицом. – Вот!

Телефон лицевой стороной был направлен на Глухарёва.

– Смотри, – звенящим шёпотом произносил слова Прохнов. – Узнаёшь себя?.. А?.. Это кто там у нас в кресле спит, развалившись?.. А это ты спишь? Ты... Разгар рабочего дня, а он дрыхнет. Видишь, время в левом углу и дату. Пять минут дрыхнет, десять...

Пальцы дрожали, экран дёргался, но кому показывали, увидел, узнал и пребывал в состоянии жуткой растерянности. На грудь словно железобетонную плиту положили.

– На сокращение меня подашь, – долетало до ушей Глухарёва предупреждение Прохнова, – я с этим маленьким шедевром всех больших начальников обойду... Я им всем это кино покажу... Всем... Всем... И как ты... Ну, ты понял, про что я... Я всё расскажу... Ты следом за мной вылетишь, как пробка шампанского в новогоднюю ночь... Я такой визг вселенский подниму... Вас же тоже урезать будут... Вот ты первым кандидатом и будешь...

Постепенно ярость в глазах Прохнова гасла, гнев шёл на спад.

– Я всё сказал... – произнёс он через некоторое время.

Телефон спрятан в карман. Дальше произошло удивительное – его голос изменился, в нём появилось нечто, требующее понимания:

– Ты это… уразуметь должен. Как в джунглях живём... Выпрут меня, базара нет... И другого выхода у меня нет.

 

Через полчаса Глухарёв сидел в кабинете один. Взглядом буравил входную дверь, поверхность которой наискосок пересекала жирная царапина.

– Феллини... чёртов... Додумался же когда-то... – зло вылетали слова в пространство. – Кинорежиссёр хренов...

 

Через час Глухарёв шёл по длинному проходу. Кленко появился неожиданно.

– Привет. Ну, как там?

– Где там и что там? – уточнял Глухарёв, хотя сразу понял, о чём его спрашивают.

– Ну, – кивал головой Кленко. – Кого... сократят-то?

– Может, и тебя, – Глухарёв слабо улыбнулся.

– Меня?

– Вопрос прорабатывается.

– Ты это брось! – мгновенно гримаса ярости исказила лицо Кленко. – Меня?!

– А чем ты лучше? Два опоздания! Один раз в нетрезвом виде был замечен.

– Это когда было!

– Не важно. Сейчас всё вспомнят. Время такое…

– Послушай, – Кленко схватил Глухарёва за пуговицу и за неё притянул собеседника ближе. – Ты премию мне выписывал?

– И?

– Выписывал, – вкрадчивым голосом констатировал Кленко. – За красивые глаза. На себя же ты не мог её закрыть. Не мог... А сколько я тебе потом налом отстёгивал.

Спрашивающий многозначительно смотрел вприщур. Злой огонёк прыгал в щелочках глаз.

Глухарёв быстро глянул направо, затем налево. Склонил голову.

– Славик, это ты сейчас к чему?

– К тому, – прозвучал лаконичный ответ, который если развернуть и углубиться в проникновенное рассмотрение, то он займёт три толстенные книги.

Широкая улыбка заиграла на вытянутом лице Глухарёва.

– Славик, голова у меня идёт кругом от всех этих дел... – улыбка стала вымученной, – шучу не удачно, ты не боись, всё под контролем. Ты в числе неприкасаемых. Своих не тронем.

– Ну-у-у... Это уже... Ты бы сразу так... Не до шуток сейчас...

 

А Хвоев был прям и крут.

– Послушай, – говорил он Глухарёву. – Меня в список на сокращение занесёшь, то потом я тебя заломаю и в лес отвезу. Будешь там себе могилу ломом копать.

Глухарёв улыбался как-то театрально, словно артист ненавистным и глупым зрителям.

Изображал улыбку и Хвоев.

– Это шутка такая? Да? – спросил Глухарёв, почему-то побледнев.

– Шутка, конечно же! – Хвоев с размаху хлопнул его по плечу, тот еле устоял на ногах. – Думай о здоровье! Ты меня знаешь…

 

Подходил и Копытин. Рассказывал про своих двоих несовершеннолетних детей и больную мать. Промелькнул и Петров, напомнил про выслугу лет, почётные грамоты... Наивные, думали, что решающие аргументы приводят...

 

Наконец-то всё закончилось...

 

Прохнов, Кленко, Хвоев остались... На полгода... Потом всех сократили. И этих двенадцать. И Глухарёва. Вместе с ними тринадцатым. Нехорошее это всё-таки число.

 

Глухарёв часто произносил, когда хорошо выпивал:

– При кризисах плохая система, не важно какая – экономическая, социальная, психологическая, не важно и какого размера, – включает механизм остервенелого самоуничтожения…. Кто-то и рад бы продать душу, но получается так, что просто дарит.