Ностальгия
Егоров отработал на новом месте уже четыре года. Четыре года… Какое дело можно считать новым по прошествии такого срока? Не год же, не два прошло. Но Егоров про себя продолжал считать эту работу новой. Наверное, по причине инерции восприятия сознанием окружающего мира, после тридцати такое случается…
И стал он замечать за собой, что в последнее время все чаще и чаще вспоминается ему прежнее место трудовой деятельности – грохочущий цех. Вот накатят на него нежданно-негаданно воспоминания о старом, выскочат, как чёрт из табакерки, и всё тут, аж сердце заходится и ноет. Стал он задумываться, анализировать, кряхтя и морща лоб. Это в честь чего? По какой загадочной причине?
И через некоторое время пришёл к такому вот выводу: люди там, – в сумрачном цехе, – были, как правильно-то сказать, душевнее, что ли, искреннее. Было с кем после работы заехать в гараж, поговорить там за бутылочкой о насущных проблемах, как частного, так и глобального масштаба, поговорить о том, о чём душа болела, что волновало в этой сумбурной жизни, что царапало мозг и лишало покоя. Открытее там были люди, широкие сердцем – весёлые, оживлённые, нервно-эмоциональные, импульсивные и тем интересные.
Здесь же все какие-то замкнутые, зажатые, немногословные, как там. После работы как угорелые домой несутся. Разговоры у них спокойные, рассудительные, не такие, как надо – эмоционально-распахнутые, без огня в глазах, без возбуждения всей нервной системы. Да и зарабатывал Егоров там больше (тоже немаловажный фактор, чего скрывать).
Затосковал он по старому, ностальгия накатила на него. И как-то навеяло Егорову сходить в гости к прежним коллегам. Почему-то решил он сделать это в понедельник. То ли и правда понедельник – день тяжёлый и сидеть за рабочим столом сил больше не было, то ли после выходных приступ ностальгии чувствовался острее, чем обычно. Короче, сразу после обеда он пошёл. Сказал, что если его будут спрашивать, то он вышел согласовать кое-какие вопросы в цех, и зашагал твёрдой походкой.
Нет, он не обманывал. Решил сначала зайти к заместителю начальника цеха (цеха, который их отдел курировал), обговорить с ним кое-какие проблемы, посмотреть имеющуюся в их распоряжении документацию, правда, это было не к спеху, но повод надо же было найти, а затем, на обратном пути, сделать крюк и навестить свою бригаду в соседнем корпусе. Так он и поступил.
…Егоров стоял и внимательно всматривался в работающее оборудование. Сердце слегка защемило. Вот он и пришёл.
«Может, вернуться сюда, – думал он, – ведь здесь же лучше было».
– О-о-о-о-о, какие люди! – раздалось сзади.
Обернулся и увидел Женьку Черкашина, бывшего коллегу.
– Привет, привет! – радостно и широко улыбаясь, кричал Женька, – как делишки? Каким ветром к нам?
– Почти попутным, – ответил Егоров и тоже заулыбался.
– А мы тебя сегодня вспоминали, – сметая с лица улыбку, строго сказал Женька.
– По какому поводу? – спросил Егоров, сохраняя в душе восторг от встречи.
– Помнишь, ты пускатели на корыте, двести сорок пятом станке, поставил для защиты двигателя?
– Может быть. Не помню уже, – растерянно пожал плечами Егоров.
– Так что, ты их в самый низ шкафа установил? – продолжал Женька как-то чересчур недовольно, с какой-то излишне агрессивной претензией. – Сегодня один из них погорел, катушка оплавилась, так стали менять, замучились. Ведь неудобно же на карачках. Буквой «зю». Ты что, повыше их не мог поставить? И зачем вообще эта защита нужна? Только схему засоряет.
Егоров растерялся совсем. Женька говорил так, как будто Егоров не отсутствовал здесь четыре года, а ещё продолжает работать в бригаде и вернулся в цех с выходных или из отпуска. Сто лет не виделись, зашел в гости, а он про какие-то чёртовы пускатели.
Не раз замечал Егоров в людях такую странность – не виделись с кем-то давно, и вот случай свёл, встретились, жизнь снова поставила лицом к лицу. И человек начинает говорить о чём-то несущественном, неважном, незначительном. Например, не о том, как живёшь? женат ли? дети есть и сколько? где работаешь? А начинает рассказывать про что-то мелочное, даже можно сказать – про ничтожное говорит. Вот встретил Егоров на прошлой неделе одноклассника. Тот из гаража шёл. Привет–привет. Здорово–здорово. И начал он Егорову сразу же жаловаться: вот машина у него на холостом ходу глохнет, и всё. И что он только с ней ни делал, на какие только станции техобслуживания ни заезжал, каких только специалистов ни приглашал (слово «специалист» произносилось максимально презрительно), а машина глохнет, и всё тут. Егоров даже пытался заезженно шутить: «А фары протирал?.. А по колёсам стучал?..» Минут пятнадцать тараторил без остановки. Егоров из врожденной тактичности слушал, не перебивал, сочувственно кивал, глубокомысленно водил подбородком. Потом хотел деликатно перевести разговор на другую тему, но одноклассник как будто и не слышал его и продолжал бубнить про свой холостой ход. Ну, свет клином сошелся у него на этой проблеме, наверное, спать не может. Ну, понимает Егоров это, сочувствует, но не про холостой же ход говорить, когда не виделись лет двадцать!
Вот и Женька сейчас вспомнил про какие-то пускатели, будь они неладны, которые он и правда не помнит – куда и зачем монтировал в своё время и есть ли толк от них. Неуютно стало Егорову. Настроение подпортилось. Померещилось, что в цехе стало темнее.
– Ну ладно, айда в бригаду, – смягчился Женька, улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
Пошли по широкому проходу.
– Ну, и как у тебя там дела? Как работается? Не жалеешь, что перевёлся? – начал расспрашивать Женька, заглядывая ему в лицо.
– Нормально, – лаконично ответил Егоров.
«Надо было сразу про дела спрашивать, – думал он раздражённо, – а не про пускатели вспоминать».
Дальше шли молча.
Когда вошли в расположение бригады, снова раздалось почти хором: «О-о-о-о-о, какие люди!!!» Кричали все, кто присутствовал, кто был на смене. Сели за общий стол, и начались расспросы. Егоров освещал пространство улыбкой, отвечал, рассказывал, делился впечатлениями. Но недолго, минут десять.
– А мы тебя вчера, по-моему, вспоминали, – весело сказал Максим Синицын.
– По какому же случаю? – спросил Егоров и внутренне почему-то напрягся, что-то нехорошее кольнуло сознание.
– Помнишь, как Андрюха тебе в ящик всякого барахла наложил. Ты его открытым оставил, сам отошёл, а он тебе шлангов, ветоши полный ящик наложил, – смеялся Максим, – ты еще, как вернулся, стоял, смотрел и не мог понять – что такое у тебя в ящике? Как баран стоял и смотрел. И вчера Андрюха Юрику то же самое сделал. Но с Юриком не так смешно было, как с тобой. У тебя выражение лица глупее было.
Слова «баран» и «глупее» задели Егорова за живое, но вида он не подал. Улыбнулся дипломатично, мол, наверное, и правда, хорошая шутка была, смешная, удачная. Но как-то успел Егоров уже отвыкнуть от таких вот прямолинейно говорящихся в лоб некрасивых словечек. Не выражались так там, где он работал сейчас. Настроение подпортилось ещё больше. Егоров постарался лучше вспомнить тот случай. Вспомнил и вздохнул – как он орал тогда на Андрюху последними словами, как неистово злился на него и как потом долго вытаскивал тот разнородный и пёстрый хлам из ящика.
Тем временем он перестал находиться в центре внимания, «бывшие» стали говорить про своё, о том, что их сейчас более всего волновало. А Егоров сидел и поочерёдно всматривался в каждого присутствующего. И воспоминания нахлынули на него, и почему-то больше негативного характера. Вот с этим Игорем, что сидит напротив него, ругался часто, из-за всякой ерунды. Женька, который сопровождал его до бригады, вечно раздражал своим железобетонным упрямством. Денис постоянно старался увильнуть от работы или переложить её на другого, а Егоров всё время высказывал ему за это. Егоров тряхнул головой и захотел вспомнить что-то хорошее, положительное. Даже закрыл глаза, но громко кричал сидевший рядом Игорь и не давал возможности сосредоточиться. Егоров встал.
– Ладно, мужики, пойду я, – сказал он.
– Давай, заходи ещё, – крикнул кто-то вяло.
– Обязательно, – ответил Егоров.
Пошёл к себе, на своё рабочее место, и почувствовал, как нестерпимо хочет курить. Увидел курилку по дороге, там он часто сиживал в своё время, направился туда. Сел и жадно закурил. Взгляд упал на автоматическую линию, а конкретно, на двигатель транспорта. Вспомнил, как устанавливали его вместо сгоревшего; присмотрелся повнимательней – кажется, он же и есть, тот самый движок, цел ещё, работает. Вспомнил, как долго они с ним тогда промучились – трудность была не только в том, что двигатель был тяжёлый, а ещё и в том, что возиться с ним было очень неудобно, несподручно. Вспомнил, что думал тогда он, прикручивая болты крепления двигателя. А думал о том, как надоела, как осточертела ему эта работа; как морально выдохся он на ней, как смертельно устал от вечно выпачканных маслом рук. Как долго не давали разряд, и он злился на весь белый свет. Как получил здесь травму, нет, несерьёзную, но та дикая боль запечаталась в мозгу на века, и как… И много чего ещё вспомнил Егоров. Вздохнул, затушил окурок о край пепельницы, и захотелось тут же закурить новую сигарету, но передумал, пересилил себя.
И тут его проняло, даже лоб покрылся испариной – а почему вот это всё отрицательное не вспомнилось ему, скажем, сегодня утром? Почему последнее время он так часто припоминал только хорошее, что было с ним когда-то здесь? И почему он вспомнил и задумался об этом только сейчас, когда пришёл сюда? По какой причине он тосковал, почему так часто вспоминал те годы, которые провёл здесь? У Егорова мысли закружились в голове, затуманилось сознание.
– Закурить не будет? – раздался чей-то голос рядом и вывел его из состояния глубокой задумчивости.
Поднял голову. Стоит мужчина лет сорока и смотрит вопросительно.
Егоров молча достал пачку, открыл её и протянул.
– Спасибочко, – поблагодарил тот и тут же задал следующий вопрос: – А ты раньше здесь не работал? Что-то лицо твоё знакомое.
Егоров помнил его хорошо.
– Нет, – ответил Егоров ему жёстко, затем резко встал и быстрым шагом покинул курилку.
«И правду говорят – всегда кажется, что в прошлом и трава была зеленее, и небо голубее», – думал он по дороге.