Мир писателя

 

 

 

 

*     *     *

 

Юрка открыл глаза и увидел небо – бездну пронзительной синевы. Небо было глубоким, чистым, ни облачка.

Подумалось – никогда он не видел такого неба – такого завораживающе необъятного – тем более из окна своей квартиры, лёжа на диване утром. Чтобы вот так – проснуться и из одного мира перенестись в другой, из мира сновидений в мир чистого неба, в мир, где так хочется парить, устремиться ввысь, утонуть в необхватной синеве. Эта умиротворённая, какая-то тихая, безмятежная мысль мгновенно сменилась следующей, приземлённой и максимально приближённой к здравому пониманию окружающего пространства – это почему он так видит небо? Каким-то удивительным способом диван придвинулся ближе к окну? Или размеры окна необъяснимо загадочно увеличились?

Мысль интересная…

Скосив глаза, Юрка старался охватить взглядом как можно больше. Везде было небо. Не было стен, обоев, штор и телевизора на высокой тумбе. Только небо.

Он повернул голову. Что-то острое впилось в щёку. Острым оказалась обыкновенная травинка.

Юрка вскочил. Метров через десять начинался редкий лес. Вокруг него прибитая жёлто-зелёная трава застыла причудливыми волнами. Серая птица оторвалась от земли, быстро махая крыльями. Стройная одинокая берёза живописно смотрелась на фоне насыщенной глубины неба.

И, как скоро открылось, был он в этом распахнувшемся и принявшем его удивительном мире не один. Юрка повернулся и наткнулся взглядом на человека. Оставалось только расширить глаза и смотреть на странного, словно мгновенно выросшего из земли, человека – невысокий мужчина; на нем шинель, широко распахнутая на груди и туго перетянутая тонким ремнём на поясе. Шинель длинная. Возможно, касается земли, но разглядеть невозможно – ноги у него утонули в траве. Юрка несколько раз смерил его изумлённым взглядом.

Драная, какая-то приплюснуто-мятая шапка; цепкие, настороженные, – не испуганные, а именно настороженно-оценивающие, – глаза, так смотрит человек, который много повидал на своём веку и пережил немало бед, он уже давно ничего не боится, чудовищно трудно поселить ужас в его сердце. Но главным была борода. Большая, объёмная, тёмно-русая с рыжеватым оттенком около рта. Казалось, что кусок взъерошенной пакли небрежно приклеили к лицу.

Человек зашевелился. Он поднёс руку к плечу. Юрка только сейчас заметил покачивающийся ствол винтовки за его спиной. Оружие сдёрнуто с плеча.

Лязгнул затвор. Звук железа был чётким и страшным.

Юрка впился взглядом в глаза этого человека в шинели, силясь понять его ход мыслей. Смотрел, как тот совершал привычные для него движения, – это угадывалось, это присутствовало в каждом жесте, ничего лишнего – корпус тела чуть в сторону, винтовка в руках, грубые толстые пальцы лежат на металле. Минимум движений, чтобы быстро снять оружие, передёрнуть и навести ствол на неожиданно появившегося противника.

И понял Юрка, и от этого жуткого понимания похолодело в груди, чужими стали руки, ноги. Мысль в голове человека с винтовкой в руках была проста, предельно ясна, прямо-таки незатейлива – ведь порой приходится задумываться о более сложных вещах, – пристрелить прямо сейчас или обождать? А если ждать, то чего, и есть ли смысл в этом туманном никчемном ожидании? В этом направлении развивались нехитрые мысли в голове человека – и понял Юрка ход этих мыслей, прочитал по глазам.

Хрип прорвал спазм, сдавивший горло. Руки, не подчиняясь разуму, зажили собственной жизнью, стали совершать хаотично-круговые движения. Появилась противная неподконтрольная дрожь в правом колене.

Чёрная точка ствола опустилась. Дыхание у Юрки хоть и оставалось по-прежнему глубоким, но появилась некоторая лёгкость – видимо, решение произвести выстрел у этого, чёрт знает откуда взявшегося человека с оружием было поставлено под сомнение.

Бородач наклонил голову.

– Ну, шо, кадетик, – услышал Юрка его густой, но одновременно с этим какой-то потрескивающий голос, – в штаб Духонина тебя определим… Так, шо ли?

– Куда определим? – на судорожном выдохе спросил Юрка.

– Пшёл!!! – гаркнул бородач. – Сведём тебя покуда к товарищу Артанову… Шлёпнуть тебя завсегда успеется… Эть мы мигом…

Винтовкой он указал направление, куда следовало идти.

Рой мыслей в голове. Юрка не мог сосредоточиться ни на одной. Он беспрекословно выполнял то, что от него требовалось. Приказали идти – надо идти.

Травяной ковёр поля пересекала прямая дорога, на которую они довольно быстро вышли. Серая пыль; синие, жёлтые цветы вносили разнообразие в этот удивительный мир, в который выпал Юрка этим утром. Физика данного процесса была непостижимой для воспалённого разума, придавленного стрессом – не каждый же день на тебя наводят ствол оружия.

Юрка шёл впереди, конвоирующий его бородач держался метрах в трёх сзади и чуть левее. Дорога уходила вверх – на вершину пологого холма.

Юрка постоянного оглядывался. Ноги казались деревянными, и эта чужеродность ног стала восприниматься как норма – нижние конечности автоматически переставлялись. Земля неожиданно кренилась, и Юрка понимал с некоторым опозданием – он споткнулся. Но произошло маленькое чудо – ему удалось удержать равновесие и не упасть вниз лицом в дорожную пыль.

Оглянулся в очередной раз.

– Не зырь!!! – предостерегал бородач. – Пальну!

Навстречу кто-то шёл. Какая-то группа людей.

Человек десять вытянулись в колонну. Когда они подошли ближе, Юрка рассмотрел их ошалелым взглядом.

Впереди плотного телосложения командир – присутствовало множество признаков, которые позволяли сделать именно такой вывод. Перетянут ремнями; огромная красная звезда с округлёнными лучами на фуражке; коробка маузера на правом боку и шашка в ножнах на левом; высокие блестящие сапоги; и форма… подчёркнуто подогнанная. Остальные не так выгодно смотрелись на его фоне. Кажется, только трое были в сапогах – грязно-рыжих, истоптанных, рассохшихся, грубых. У других на ногах был какой-то удивительный гибрид лаптей, тряпок, верёвок. Гимнастёрки выцветшие.

Примкнутые штыки грозно покачивались в такт движениям.

И было в их виде что-то такое… уверенное, правое. Их не остановить. Главное не форма, а содержание. Сапоги, гимнастерки, всё превратится в прах, который развеет ветер времени. Но останется идея, которая движет ими, которая делает их поступь железной и необратимой.

В нос ударил запах застарелого пота.

– Семён, кто такой? – спросил командир.

– Спаймал, – ответил бородач. – Кадетик далёко не убёг… Жила тонка… Товарищ Артанов меня до Сорокина посылал. Обратным путём гляжу – контра на травке почивает. Как по городу мы-то ночью вдарили, они, поди, усе в бега подались. Этот далеко не убёг.

В его голосе присутствовала откровенная гордость.

Юрка поймал на себе несколько равнодушных взглядов смертельно уставших людей. Злости в глазах не было, и этот факт давал сумрачную надежду на лучшее.

– Артист, шо ли? – командир смерил Юрку брезгливым взглядом. – Обува на нём, как у артиста.

– Товарищ Артанов дознается, хто он. Артист аль контрик, – веско произнёс Семён.

– Ну-ну, – подвёл черту под непродолжительным разговором командир.

Промелькнул последний человек в колонне. Они расходились.

Расстояние между ними быстро увеличивалось. Красноармейцы, – а это были, несомненно, они, – уходили навстречу своему страшному будущему. Куда же они с недружелюбным бородачом держали путь, Юрка старался не думать. Точнее, он не мог думать. Мысленно делал шаг в будущее и оказывался в какой-то непроглядной холодной темноте.

С вершины холма открылся вид на город. Над низкими домами возвышалась церковь без креста. Тёмно-синяя гладь реки слева.

Дорога вниз была недолгой. Город начинался сразу. Только что справа и слева была бескрайняя трава, и вот мощёные улицы, закрытые ставни домов, добротно сколоченные высокие заборы. Перед глазами у Юрки всё плыло. Распылённое сознание фиксировало действительность только фрагментами. Вывеска «Трактиръ»; протяжный скрип телеги, проехавшей очень близко, – жёлтая куча сена на ней смотрелась, как нечто запредельно нереальное; сосредоточенные лица людей – мятые фуражки у мужчин и тёмные платки женщин.

Потом был огромный двор, наполненный людьми и лошадьми. Кто-то куда-то постоянно перемещался, запрягали коней, слышались требовательные крики, на три телеги что-то грузили, кажется, какие-то ящики, и высокий человек в очках руководил этим нервным процессом.

– Осторожнее, черти! – кричал он.

Потом был коридор, дверь…

 

 

…Юрка сидел на табурете в страшно накуренном кабинете. Тяжёлый табачный дым стелился пластами. Табак, который здесь курили, кажется, называется махоркой. Неимоверными усилиями воли Юрка старался не рухнуть в бессознательное состояние и самое главное – понять, что от него хотят услышать.

– Как звать? Имя? Фамилия? – спрашивали его грубо.

И в голосе вопрошавшего явственно присутствовало – он имеет право, он убеждён в этом праве, без всяких ограничений морального свойства, именно так спрашивать – бесцеремонно, с нажимом, без глупых и лишних игр в тактичность.

На эти вопросы ответы были. И Юрка быстро отвечал.

Но дальше!

– Происхождение? – как тяжёлый колун нависал над головой следующий вопрос.

– В смысле? – быстро переспрашивал Юрка

– Не виляй!

– Чьих я буду? – боясь задохнуться, спрашивал Юрка.

– Родители кто? Дворянин? Из купеческих? Из поповских?

– Это… отец по электронике. Мать оператор… на ком… пьютере…

– Что?!! – грубо и резко, как выстрелы, звучали вопросы. – По какой ещё тронике? На каком ещё ютере? Виляешь, тварь. По-русски говорь! Аль ты не русский?

– Не кричите. Я не совсем точно выразился. Я сейчас объясню. Я сейчас всё объясню, – старался вселить в их сердца спокойствие Юрка.

Но как надо правильно, как точно выразиться, как им объяснить, Юрка не знал.

– Адреса всех активных членов контрреволюционных организаций города, – требовали дальше.

На него смотрело круглое лицо с пшеничными усами. Этот человек сидел на стуле в метре от Юрки. Сидел не так, как обычно сидят люди, а наоборот – лицом к спинке стула, широко расставив ноги, небрежно положив тяжёлые грубые руки перед собой. Стул, не лишённый изящества и, видимо, чудом уцелевший в железно-кровавом молохе революции, явно не вписывался в интерьер кабинета; место такой мебели в дворянской усадьбе или в доме оборотистого купца.

– Не знаю я… – Юрка улыбался улыбкой сумасшедшего, – я не отсюда. Я… понимаете, не здесь живу…

И он слабо и плавно махал рукой в сторону плотно закрытой двери. И жестами, и выражением лица давал понять, что «не здесь» находится очень далеко, за чертой порога двери, за пределами этого города, этого времени и пространства.

– Понятно, – сурово заключал товарищ с пшеничными усами, – дурочку валяем. Думаешь, мы для дурака пулю пожалеем? Неученый, поди.

За его спиной находились двое – один в папахе и зелёном френче, а второй в суконном шлеме, по форме похожем на древнюю ерихонку, – алая пятиконечная звезда на тёмно-сером сукне – самое яркое, что было в этой комнате. И ещё на нём была чёрная кожаная куртка – старая, поношенная, с белыми размытыми полосами потёртостей.

Эти двое расположились друг напротив друга за столом, сколоченным из широких грубых досок.

Все вприщур смотрели на Юрку. Сидевшие за столом повернули головы, а товарищ на стуле, чуть подавшись вперёд – своим суровым взглядом заставлял вжиматься в ветхий табурет.

– Кем был-то? – спросил владелец суконного шлема.

Он задал вопрос и после произнесённых слов снял свой заострённо-милитаристский головной убор, положил на стол. Русые волосы – чёлка прилипла ко лбу.

– Я? – заёрзав, как-то глупо спрашивал Юрка.

– Да, ты, – тяжело ронял слова товарищ.

Он резко повернулся всем корпусом. Кожа куртки издавала мягкий скрипучий звук. Рука широко скользнула по столу, задела шлем, который переместился и оказался на самом краю стола. Но строгий человек в чёрном не заметил этого, буравя Юрку взглядом.

– Фрунзевку уронишь, – каким-то будничным, каким-то на удивление искренне переживающим, домашним голосом сказал товарищ в зелёном френче. Он словно актёр, который забыл про главную линию своей страшной роли, выпал из образа и озаботился такой вот мелочью не по сценарию – головной убор не упал бы на пол. Сделав предупреждение, он глубоко затянулся толстой самодельной папиросой (в обрывок пожелтевшей газеты завернули щепотку крепкого табаку), и через секунду его лицо спряталось в облаке дыма.

Шлем снова оказался в руке владельца. Ещё секунды две покомкали и затем положили на дальний конец стола – чтобы в дальнейшем точно не задеть рукой.

– Кем я работаю? – уточнял Юрка. – Инженер первой категории. Маркетинговые исследования…. Наш отдел недавно реформировали. Меня повысили. Со второй категории перевели на первую, соответственно, с повышением оклада, с учётом штатного расписания…

Юрка понимал, что говорит этим суровым людям чёрт знает что. Но ещё он понимал, на уровне глубинного инстинкта, что самое страшное будет сказать неправду. Эти люди чуют ложь за версту, на подсознательном уровне ощущают отклонение от истины. И сознание диктовало ответ – лучше сказать чистую правду, какой бы нелепой, фантастичной и бредовой она для них ни была. Как говорится – из множества свалившихся зол выбрать то, которое позволит выжить. Пока так, а дальше видно будет.

Товарищи недоумённо переглянулись. Сидящий прямо перед Юркой поднялся со стула и, брезгливо косясь, сделал несколько шагов в сторону.

Комнату заполнила тревожная тишина, даже крики на улице почему-то прекратились.

– Макар, – обратился к товарищу с пшеничными усами тот, который был в кожаной куртке, но уже без суконного шлема на голове, – теряем время… Его надо…

Он сделал какой-то круговой жест правой рукой – значение жеста было непонятно Юрке, но, видимо, очень понятно для этих двоих. По крайней мере, для товарища в зелёном френче точно – он нехорошо, хищно улыбнулся, сверкнув зубами. Он сунул руку в карман и извлёк револьвер. Огонёк самокрутки в углу рта вспыхивал и подрагивал.

– Хорошо, товарищ Артанов, – сказал Макар, поглаживая бережливыми движениями свои усы цвета зрелой пшеницы.

«Товарищ Артанов, товарищ в кожаной куртке Артанов, – клокотала обезумевшая мысль в голове Юрки, – это о котором говорил Семён-бородач, за главного у них? Комиссар?»

И стало Юрке неописуемо страшно… В груди холодело и одновременно нестерпимо больно жгло… И до этого момента было страшно, но теперь ужас проник в самые потаённые места подсознания. По всему выходило так, что решение, как поступить с ним дальше, окончательно оформилось, и теперь от пустых слов пора переходить к делу.

«Ошарашить! Их надо чем-то ошарашить, – сверкала в сознании спасительная мысль. – Удивить, потрясти…»

Юрка вскочил.

– Товарищи большевики! – голос, словно винт, который провернул окаменевшую породу и зазвучал, зазвенел, разгоняя веером спрессованный воздух. – Я всё понял! Товарищ Артанов, идёт гражданская война. Трудовые массы решительно и смело сбросили с себя ярмо эксплуататоров. Идут страшные и жестокие бои рабочего класса и трудового крестьянства за светлое будущее человечества…

У человека во френче гримаса ярости исказила лицо, он испепелял взглядом Юрку. Взгляд заставил замолчать. Ствол револьвера описал в воздухе дугу.

– За наши слова спрятаться решил, – слова сопровождались шипением.

– Обожди, Егор, – товарищ Артанов сделал успокаивающий жест.

Затем он поднялся из-за стола, – скамья с шумом отодвинулась, – с интересом и, как показалось Юрке, с легким ехидством посмотрел на него. Так смотрят на неудачливого фокусника, у которого спрятанная карта выпала из рукава.

– Товарищи, вы послушайте! Я знаю! Я знаю! И мои познания заставят вас удивиться. Так сказать, воспрянуть духом! Ваше дело будет доведено до победного конца! Кровь будет пролита не зря!

Юрка напирал голосом, реакцией на его слова были застывшие в изумлении лица. Даже у товарища Артанова – ехидный взгляд пропал, полностью уступив место крайней заинтересованности и удивлению.

– Красная Армия выйдет победителем в этой войне. Будут разбиты все белые армии. Колчак, Деникин, Юденич и Врангель. Непобедимая Красная Армия разобьёт всех. Уйдут прочь интервенты. Советская власть будет везде. Красное знамя революции разовьётся над одной шестой суши земного шара…

Юрка перевёл дух и продолжил:

– Пролетят двадцатые годы. Начнутся трудовые пятилетки. Будут построены новые заводы и фабрики. Создадутся колхозы. Победят безграмотность и разруху. И под руководством великого товарища Сталина, стоящего у руля партии и государства…

– Кого? – перебил Юрку вопросом товарищ Макар.

– Что? – захлопал тот глазами.

– Под руководством кого спрашиваю? – протяжно и требовательно звучал вопрос.

– Сталина, – быстро и твёрдо ответил Юрка.

– Это… кто?

Таким вопросом убивают. Юрка сдавил ладонью горло. Вымученно прокашлялся. Спросил чуть осипшим голосом:

– Как кто?

– Это я тебя спрашиваю, морда ты цирковая, Сталин – это кто?

– Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза… Э-э-э… Не сейчас, потом… Или уже сейчас?.. Не помню… Он самый главный большевик в Советской России после Ленина. Самый главный в двадцатые, тридцатые, сороковые годы двадцатого столетия. До тысяча девятьсот пятьдесят третьего года он будет руководить страной и партией.

Товарищ Макар медленно повернул голову и встретился взглядом с товарищем Егором. Револьвер того теперь был нацелен в пол. Рука обмякла.

– Он же… Мужики, товарищи, он же… больной… Полоумный… Это кого Семён приволок?.. Юродивого?

– Обожди, – сказал товарищ Артанов, сделав три шага к Юрке.

Когда остановился, подал голову чуть вперёд. Взгляд цепкий, принизывающий.

– Товарищ Сталин станет во главе партии? – спрашивалось тихим, вкрадчивым голосом.

– Да кто такой Сталин? – уже существенно повышая голос, спрашивал товарищ Макар.

– Его портреты будут по всей стране. Почти в каждом кабинете, – вжимая голову в плечи, сказал Юрка.

Артанов еле заметно мотнул головой, словно отгоняя странное видение.

– Интересно… интересно, – говорил он. – Любопытно… Я уж думал, ничто не удивит меня в жизни. Допрашивал я… фабрикантов, купцов, офицеров. Что только они не выкрикивали перед смертью. Но такое!.. Предвидеть победу Красной Армии… Так… я сказал бы, восторженно… как-то. И такая диковинная фантазия… Сталин…

– Кто такой Сталин? – в очередной раз спросил товарищ Макар, в его голосе отчётливо сквозил упрёк за невнимание к его вопросу.

– И правда, – поддержал его Егор, поправляя папаху. – Мы в столицах наскоком бываем. И всего два раза.

Артанов резко повернулся.

– Ну, что же вы, товарищи… Таких людей не знаете… Ай-ай-ай…

– Я товарища Ленина знаю, – сказал Макар, – товарища Троцкого знаю…

Поведя подбородком, Артанов разъяснял:

– В семнадцатом году… Сталин – один из руководителей Центрального комитета.

– Большевиков? – спросил Егор, недоверчивость сквозила в его голосе.

– Да, – спокойно отвечал Артанов. – Петербургского комитета партии. Член редколлегии «Правды». Член Политбюро ЦК и военно-революционного центра. Народный комиссар по делам национальностей.

– А, припомнил, – Егор прятал револьвер в карман. – С Кавказа он. Помню по Питеру. То ли осетин, то ли грузин… С акцентом говорит…

После этих слов его лицо стало суровым. Он дополнил:

– Проверенный революционный боец. Владимир Ильич ценит. Организаторский дар имеет…

Он последний раз глубоко затянулся. Затем окурок был брошен на пол и громко, с каким-то излишним остервенением затоптан сапогом.

– Был, – продолжал Артанов вкрадчивым голосом, – председателем военного совета Северо-Кавказского военного округа.

– В Царицыне, – по интонации голоса было непонятно, спрашивает или утверждает товарищ Макар.

– Да, в Царицыне… С Климом Ворошиловым и Мининым, – утвердительно кивал головой Артанов.

– Давил тогда атаман Краснов, – лицо у Макара стало пунцовым, – давил… Удержали тогда Царицын с трудом… Эх, меня бы туды. С моей проверенной сотней бойцов.

Затем покосился на Артанова и добавил с подчёркнутым укором:

– Мы революцию не в столицах делали. Всех не упомнишь…

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату влетел паренёк. Шапка съехала на затылок и каким-то чудом оставалась на голове.

– Товарищ Артанов, – заговорил он запыхавшимся голосом. – Белые в балке! Пушки у них. И казаки! Сотни три будет. Но энти поодаль стоят. В лесочке схоронились.

– Та-а-ак…

Юрке показалось, что протяжно сказали все трое одновременно.

Товарищи быстро покинули комнату, вслед за выскочившим стремительно пареньком. Но как только они вышли, зашёл Семён.

– Караулить тебя будем, – сказал он, усаживаясь на освободившийся стул. – А што тебя стеречь-то?

Винтовку Семён расположил между колен. Смотрел он на Юрку непонимающим взглядом, как на некое недоразумение.

– Шлёпнуть тебя, кадетик, и делов-то.

Юрка тяжело задышал. Лихая мысль подхватила его.

– Семён, всё неправильно, – сказал он.

– Шо? – прозвучало в ответ.

– Господи, – Юрка закрыл лицо руками. – Происходит чудовищное… Ты за что воюешь? Миллионы русских убивают русских. Во имя чего? Вот, скажи мне, зачем тебе это надо?

– Не гетируй тут, – удивительно спокойно предостерёг его Семён.

Но Юрка, попавший в водоворот бурного потока из мыслей и чувств, не послушал своего стража и продолжал:

– А ты хоть знаешь, чем всё закончится? – отрывал он ладони от лица. – Наивный. Думаешь, что ты воюешь за свободу? За свою личную свободу?.. За равенство? За землю, которая достанется крестьянам? Да? Закончится всё тиранией, загонят тебя за новый забор, где и сидеть тебе до скончания века, сухари жевать. Ты хоть понимаешь это? Ты – раздуватель пожара мировой революции. Человек с ружьём.

– Чудно ты говоришь, – сказал Семён со смачным ударением на вторую «о».

Всё это время он сидел неподвижно, равнодушно смотря на пленника.

– Ты за что воюешь? Ответь мне, – напирал голосом Юрка. – Зачем ты взял в руки винтовку и убиваешь?

Сначала в движение пришла борода, словно Семён что-то старательно разжёвывал. Затем он перебросил ствол винтовки с правого плеча на левое.

– Слухай, кадетик, – заговорил он.

– Да не кадет я! – криком перебил Юрка. – К конституционным демократам я не имею никакого отношения.

– Замолчь, – сурово ответил Семён. – И слушай… Я, кадетик, тебе про жисть на земле сказывать не буду. Шо значит пахать и сеять, тебе никогда не понять. Не та у тебя порода. Я тебе расскажу, что дед мой сказывал. Барин у них был. Как вина переберёт, он забаву себе устраивал. Парней и девок в лес загонит и бегает за ними. И не так себе бегает, сапоги богатые топчет, а с пистолем бегает. Пуляет. Так вот, кадетик, завтра, если товарищ Артанов добро даст, ты у меня по полю бегать будешь. А я стрелять буду. На всё воля божья – сразу тебя пуля догонит, и душа твоя к небесам взлетит, аль в срамные места я попаду, и муку страшную ты терпеть будешь. И только опосля смерть придёт за тобой.

С каждым словом его взгляд воспламенялся всё больше и больше. А ладонь бережно гладила винтовку.

Юрка покусывал губы, на лбу появились крупные капли пота.

– А при чём здесь я? – спросил он. – Почему я должен отвечать за поступки какого-то барина? Семён, здесь налицо явная алогичность.

– Замолчь, – с шипением произнёс Семён. – Про город я тебе сейчас сказывать буду. Как с жинкой и чадами в городе жисть стали. Как я на завод шёл работать. Идёшь по мостовой, а городовой тебя споймает и кулаком по мордам. Вина твоя, шо не так идёшь, не так зенки твои смотрят.

– Какой городовой? – не понимал Юрка.

– По одёже городовой, – шевелил бородой Семён. – А на заводе двенадцать часов горячее железо тягаешь. Чуть шо не так, мастер тебе – штраф! – голос Семёна становился громче. – Чуть встал не так – штраф! Рот раззявил – штраф! Это жисть? Я тебя, кадетик, спрашиваю – это жисть?

Семён поднялся. Одновременно с ним поднялся и Юрка.

– А дадут тебе за труды праведные копейки! – громко заполнял пространство комнаты голос Семёна. – И снесёшь ты до избы копейки. А изба та зовётся бараком. И место тебе в углу! За отрепьями, где ты с супружницей своей и с чадами! Это жисть? Кадетик, ответь мне – это жисть? Так скотина не живет, а мы жили.

Юрка хотел что-то сказать и подкрепить слова жестом, но не смог.

– Слухай дальше, – громыхал Семён. – У меня пять дитёв было.

Он растопырил пальцы и вытянул руку.

– Пять! И троих господь прибрал! Варвару я первой схоронил, дочурку свою ясноглазую. Ивана в землю родную положил! Данилка помер! И жинка моя, Екатерина Степановна, в четырнадцатом годе преставилась по жисти такой! Это жисть?!!

Затем он вскинул винтовку. Лязгнул затвор.

– Ответ тебе держать, кадетик. За чад моих и за жену мою.

Юрка попятился, споткнулся о табурет, рухнул на деревянный пол, пахнущий чем-то смолянистым и кислым.

Дверь распахнулась. На пороге пожилой солдат.

– Семён, чо творишь?!!

Волна гнева быстро пошла на спад.

– Да так, – опускал винтовку Семён. – С кадетиком за жисть калякаем. Мозгу друг дружке правим. Он мне, а я ему.

– А?.. Ну, ты не боль тут.

– Не боись, Захар, – успокоил вошедшего Семён, – ждать мы могём… Мы его пулей чуть погодя наградим. А то глупость городит. Захар, он тут меня пытает, за что мы с тобой кровь льём.

Захар посмотрел брезгливо на лежащего Юрку, сплюнул и вышел, громко захлопнув за собой дверь.

Семён сел за стол. Задумчивый взгляд воткнул в стену. Он словно забыл про пленника.

А Юрка лежал тихо, боясь пошевелиться. Пусть будет так – он лежит, не видит больше горящих глаз, наполненных священным гневом, Семён думает о своём, иногда поглаживая бороду грубой ладонью.

К великому удивлению Юрки, к нему начал подкрадываться сон. Необратимо тяжелели веки, сознание окутывала темнота…